Жил у нас в городе в давние времена купец Балыгин. Купец был знатный, богатый, имел всяческие мануфактуры и иные увлечения просвещенного гражданина. В особых странностях Балыгин замечен не был, но имел нездоровый интерес к искусству, прикладным ремеслам и разным народным промыслам.
По правде сказать, купец-то наш не совсем разбирался что к чему, и посему его окружали всякие сомнительные людишки, которые купцу про все толковали и за искусством его пригляд имели, дабы он сам с дуру ума деньги на сторону не носил.
Обычно купец проживал в своем имении на берегу речки и наводил порядки в разных делах. А когда дома у купца был порядок, он уезжал с цыганами в Петербух и водил там питейные знакомства с владельцами всяческих галерей, в коих по обыкновению висят картины и полоумными богомазами, вроде тех, что у нас по вокзалам денежку клянчат по Христовым праздникам.
И вот как-то раз, будучи в Северной столице, заспорил купец Балыгин в одном трактире на Невском прошпекте с одним голштинским знатоком искусств. Тот знаток купцу подмигнул и показал ему лаковую миниатюру, на которой была прописана механическая курица из железа, размером с булавошную головку.
Цокнул голштинец языком и говорит:
— Видал, музжик? Тонкий работ. Не ваш калашный рыло в базарный дня.
Купец Балыгин пиво свое допил, с усов пену сбросил двумя пальцами и отвечает басурману:
— Брешешь, голландская твоя морда! И не такое можем!
— Ха! — говорит голштинец — врушка ты, купец.
Балыгин в праведном гневе пенсне снял, глаза выкатил, ногами затопал, и кружкой пивной по столу в сердцах хлопнул, так, что чуть стол не поломал. А потом говорит:
— Значит так! Спор желаю! Желаю спор! На кон ставлю сто тыщ ассигнаций и пароход «Анна Каренина», что к моему пароходству приписан!
— Идет! — отвечает ему иностранный знаток искусства — принимаю! Со свой сторона ставлю ераплан тяжелее воздуха и дом в Амстердамской сторона на главная штрассе!
— Разбивай! — закричал купец Балыгин.
Прибежали тут половые да стряпчие и оформили спор со своим интересом в полпроцента сверху. Балыгин посмотрел на голштинца и говорит:
— Значит так, через месяц жду тебя тут. Приезжай, коли не побоишься, будет тебе удивление и ответ за всех русских мастеровых!
— Яволь! — сказал голштинец и вышел шатаясь на прошпект.
А купец наш еще пива выпил и пошел себе на телеграф. На телеграфе в аппарат цифири набрал и повелел дать свое имение. Приказчик в имении на обратом проводе трубку снял и спрашивает:
— Алле? Кто эта? Барина дома нетути.
— Я те дам нетути, дармоед! Я и есть барин! Найти мне Митяйку — кузнеца!
Приказчик барина сразу признал и говорит:
— Виноват, вашеблагородие! Сей секунд!
Пока приказчик Митяйку искал, Балыгин на телеграфе на столичных певичек смотрел через стекло. Он им бровями делал всякие знаки, и шевелил усищами, а те шуршали юбками, хихикали глупо и даже не краснели.
— Вашеблагородие — говорит тут аппарат — Митяйка — то совершенно занят с бабами на сеновале, и не имеет никакой возможности подойтить.
— Ага, дело нужное — говорит Балыгин — тут по другому никак. Тогда вот что, братец, как ослободится, пущай в миг сотворит мне слона африканских пород на лисапеде, высотой в один аглицкий дюйм, уяснил?
— Как не уяснить? — говорит приказчик — только зачем его сотворять, когда он уже готовый имеется.
— Иди ты! — удивился купец — откель?
— Да полгода как Митяйка его изваял спьяну глаз. Митяйка — то когда грустит, вечно чего удумает.
— Ага! От ведь зараза! — обрадовался Балыгин такой оказии — значит пришли мне его в Петербух первым поездом. А Митяйке выдай штоф водки, новые сапоги со скрипом и сорок рублей денег. Да смотри пропиши все это в домовых книгах, а то знаю я вас, конокрадов!
