Имя Валентина Юстицкого относительно недавно возникло из небытия. Известна малая часть его обширного наследия, многие работы не датированы, что затрудняет периодизацию его стилистических метаморфоз.
О некоторых работах мы имеем представление лишь по сохранившимся любительским снимкам экспозиций с его участием, а какие-то остались за границей после многочисленных выставок, в которых он выступал наряду с Филоновым, Верейским, Купреяновым,– и судьба их неведома. Эта недостаточность материала рождает множество вопросов. Поэтому каждая новая страница его творчества привлекает особое внимание.
В последнее время, благодаря интересу коллекционеров и любителей русского искусства первой половины 20 века к этому имени, открываются новые пласты наследия В. Юстицкого.
Большая серия графических листов в технике «тушь, перо, графитный карандаш» (иногда с акварельной подсветкой), находящихся сегодня в коллекции Благотворительного Фонда «7ветров», выполнена, скорее всего, в последние два года перед арестом. В 1937 году Валентин Юстицкий был арестован в Москве по обвинению в антисоветской пропаганде и агитации, и осужден на десять лет исправительно-трудовых лагерей.
В 1935 году, к тому времени саратовский художник (хотя в начале 20-х Юстицкого еще считали художником московским) приезжает по приглашению нескольких столичных издательств и работает над иллюстрациями к произведениям Э. Золя, Г. Флобера, М. Пруста, М. Метерлинка, но в свет ни одна из иллюстрированных книг так и не вышла. Осталась лишь небольшая часть работ, которые можно соотнести с литературными произведениями. Серия работ в коллекции Благотворительного фонда «7 ветров» не является иллюстрациями – она навеяна творческими фантазиями и литературно-поэтическими аллюзиями «пушкинской эпохи».
Почти каждая работа этой серии вызывает множество ассоциаций с пушкинскими строчками и образом поэта. На первый взгляд, все закономерно: 1937 год – это год, когда в стране как «всенародный праздник» отмечалось столетие гибели А. С. Пушкина. Готовились художественные выставки, книжные издания. Но для Юстицкого это событие, скорее всего, не было определяющим. Листы эти явно не предназначались ни для какого-то конкретного заказа или даже показа. Время требовало иных образов и иной стилистики, что не мог не понимать художник. Однако он не оставлял своей упорной работы над этой темой, создав огромное количество графических работ.
В ту пору уже вышли книги В. В. Вересаева «Пушкин в жизни (1926–1927) и «Спутники Пушкина» (1936–1937). На первый взгляд может показаться странным, почему широко признанный прозаик – «властитель дум русского читателя» – вдруг переключился на изучение Пушкина. В письме к Горькому от 23 мая 1925 года он так объяснил это: «Вы пишете большой роман из современной жизни. Очень интересно. Трудно это сейчас почти до непреодолимости – столько внутренних и внешних препятствий. Первых даже больше. Я махнул рукою и занялся изучением Пушкина…» Происходящие в России события представляются Вересаеву отрицанием «живой жизни». Он ищет отдушину и духовную опору. И таким не отвлеченным, а вполне осязаемым идеалом «живой жизни» ему представляется Пушкин.
В одном из писем в Саратов В. Юстицкий замечает: «Как бы я хотел работать над Гоголем… О Пушкине не говорю. За него взялись столько скверных художников, что его образ в их воспроизведении потеряет даже его неблекнувшую красоту…» Может быть, не совсем корректно сравнение вересаевского труда с серией работ Юстицкого, но побудительные причины были явно общими. И для В. Вересаева, и для В. Юстицкого обращение к Пушкину было скорее уходом от мрачных предчувствий и дум. От той обреченности, которая ярко читается в двух работах В. Юстицкого 1937 года, посвященных Маяковскому (сейчас они в собрании Саратовского музея).
Импровизационные рисунки Юстицкого Пушкинской серии полны стремления к максимальной свободе, импульсивному самовыражению, динамизму. Они полны иронии, игры, скрытой и явной эротики, присущей и поэзии Пушкина. В. В. Вересаев писал: «Весь он такой, каким бывал, когда не требовал поэта к священной жертве Аполлон» Не ретушированный, благонравный и вдохновенный Пушкин его биографов, а «дитя ничтожное мира», грешный, увлекающийся, часто действительно ничтожный, иногда прямо пошлый – и все-таки в общем итоге невыразимо привлекательный и чарующий человек. Живой человек, а не иконный лик поэта». В этом позиции Вересаева и В. Юстицкого сходятся.
Живой человек. А не иконный лик. Обретение свободы взгляда, трактовки, без идеологического гнета. Собственно наибольшее раздражение критики в работе Вересаева вызывала как раз деидеологизация творчества Пушкина, что в полной мере можно сказать и о работах Юстицкого. В Юстицкий формулирует это средствами своего искусства. В листах этой серии Юстицкий ищет новых выразительных возможностей рисунка. Артистизм их кажется небрежностью. Они ассоциируются с дневниковыми записями, сделанными для себя. И в этом напоминают пушкинские зарисовки на полях.
Рисунки Пушкина известны были давно, они публиковались и в собрании сочинений и в альбомах юбилейных выставок, но только в первой половине ХХ века получили подлинную оценку. Это следствие изменения эстетических критериев во взглядах на произведения графического искусства, чему немало способствовали художники поколения Юстицкого, которые ценили трепетную живость беглых набросков. Первой серьезной заявкой на изучение графического искусства поэта была статья А. М. Эфроса в «Русском современнике» в 1924 году.
В работах Юстицкого вольно брошенный вибрирующий штрих, стремительность рисунка, обобщенный взгляд художника апеллируют к пушкинским зарисовкам, и в тоже время эти многочисленные всадники и всадницы, возникающие из хаотичных, но упругих линий, из пульсирующих ритмов, словно сохраняют свежесть реальной встречи с поэтом – эмоциональным, пылким, жизнелюбивым. Тема скачек, лошадей, жокеев увлекала художника всегда. И, собственно рисунками на эту тему он участвовал в выставке группы «13». Скорее всего, после пробудившегося интереса к этому явлению русской графики Юстицкий и привлек внимание коллекционеров.
Жена художника Федора Русецкого вспоминала: «Мне посчастливилось наблюдать за его работой в 1930 году: он делал моментальные рисунки углем на ¼ листа ватмана у нас дома. Процесс работы запомнился на всю жизнь. Тема: скачки, лошади и всадники. Юстицкий, подойдя к столу, стремительно рисовал лошадей и всадников, отбрасывал лист и тут же брался за следующий, предварительно отступив, отбежав от стола шага на два. Наброски полны движения. Какой это был великолепный рисовальщик»
Но работы 20-х – начала 30-х годов отличаются от Пушкинской серии 37-го года. Изящные лошадки, выполненные лаконично виртуозно с безупречным вкусом, уступают место большей штриховой нагрузке, экспрессии, еще ярче усиливая ощущение стремительно мчащегося времени и подчеркивая трепетность и живость беглых набросков.
В предисловии к каталогу выставки «13» – Б. Н. Терновец пишет: «Этюды скачек Юстицкого – проблемы передачи движения, увлекавшие когда-то Дега, и не перестающие волновать современных художников». В серии Пушкинской не просто проблема движения. В этом полете он мог позволить себе полное обнажение души и открытость нервов. И это был его путь к «живой форме». Иногда даже греша против безупречности вкуса. В этом вихре скачек, некоторой экзальтированности и сам В Юстицкий – человек горячий, искрометный, темпераментный, живой, увлекающийся.
Экспрессионистическая стилистика этих работ очевидна. Здесь следует отметить, что экспрессионизм, как творческий метод и в Германии и в России, набирает силу и развивается в предчувствии новых катастроф. Тема преодоления пространства, движения – для Юстицкого скорее тема обретения внутренней свободы, чувство ведомое и Пушкину-всаднику. В октябре 1824 года Пушкин пишет княгине Вяземской: «Отец имел слабость взять на себя обязанности, которые ставят в самое ложное положение по отношению ко мне, вследствие этого я провожу верхом в поле все время, когда я не в постели». Движение, как территория свободы. Со Слов его друзей периода кишиневской «ссылки» любимым занятием поэта была верховая езда, бывали дни, когда он почти не слезал с лошади. Однако, как замечает Анненков «во всех его прогулках верхом поэзия неразлучно сопутствовала ему. Раз, возвращаясь из соседней деревни, он обдумал всю сцену свидания Дмитрия с Марией в Годунове».
Как тут не вспомнить М. И. Цветаеву: «… Пушкин дружбы, Пушкин трона, Пушкин брака, Пушкин бунта, Пушкин света, Пушкин няни, Пушкин Гаврилиады, Пушкин церкви, Пушкин – бесчисленности своих ликов и обличий – все это спаяно и держится в нем одним: поэтом».
Мятущимся, дерзким, ироничным, рвущимся к свободе – таким предстает поэт и в серии Юстицкого. Не в сюжетах рисунков бесконечно повторяющих мотив скачек, всадников – в самой структуре графических листов, темпах, ритмах его штрихов, вихреобразных композициях, нервных и трепетных линиях. В этих графических листах – живое напряженное пространство. В них забота о самой материи графики, построенной на чередовании стремительной линии и пятен: то бархатистой плотной туши, то полупрозрачной акварели, усиливающих суггестивность работ художника. Здесь сами графические фактуры несут коннотативную нагрузку. В них доля эпатажа, игры и недосказанности… Судьба этих работ обросла всяческими домыслами.
После ареста художника они хранились в семье ученика Юстицкого Б. Боброва и только после смерти его жены были обнародованы его внуком. Первые публикации из этой серии появились в монографии открывателя творчества Юстицкого А. Т. Симоновой в 2009 году. Сегодня эти работы разбросаны в основном по различным частным собраниям. Первый премьерный показ такой внушительной части этой «Пушкинской сюиты» Благотворительный фонд «Семь Ветров» начал выставкой и изданием «Дело художника» в Саратовском музее. Предстоит еще долгий путь изучений, анализа, сравнений, оценок.
А пока – примите новую страницу.
