Впервые я увидел Витю Дынникова в далёком 1961 году. Был конец жаркого июля и мы абитуриенты готовились к сдаче вступительных экзаменов в Краснодарский пединститут им. 15-летия ВЛКСМ — на художественно-графический факультет.
Виктор разительным образом отличался от всех нас абитуриентов именно своей внешностью. На него нельзя было не обратить внимания. Смуглый красивый брюнет с чудесными чёрными волосами, он был одет в светло-зелёный пиджак и, казалось, больше походил на испанца или знатного сеньора. В его движениях всё было неспешным и полным достоинства. Разговаривал Витя немножко насмешливо, всегда с доброй иронией, глаза смотрели умно и проницательно. Впоследствии я прозвал его в шутку мессиром, но постепенно стал обращаться к нему именно так, а письма всегда начинал словами «Дорогой мессир». Мессир — обращение к высокопоставленному лицу при дворе французских королей в средние века. Мне кажется, что Вите нравилось такое обращение, во всяком случае, он никогда не протестовал против этого.
Я сейчас не могу вспомнить, почему мы из множества поступающих абитуриентов выбрали друг друга для будущего дружеского союза, но как-то само собой случилось, что мы вскоре оказались в нерасторжимом тандеме: где один, то тут же и другой. Бог его знает, отчего это случается, но получилось именно так, и конечно же мы очень обрадовались, когда нас зачислили на худ-граф, а уж осенью мы приступили к занятиям, будучи в одной группе.
Мне представляется очень важным вкратце рассказать о художественно-графическом факультете той поры, где нам с Виктором предстояло учиться в ближайшие годы. Худ-граф был образован совсем недавно, и мы были всего лишь третьим набором. Наш факультет располагался в красивом двухэтажном здании на улице Красной. Мы занимали второй этаж, а музфак — первый. Аудитории, где мы занимались рисунком и живописью были превосходно оборудованы. Множество античных фигур и слепков создавали творческую атмосферу, в таких мастерских было приятно работать. В аудиториях по периметру висело множество рисунков студентов Ленинградской академии художеств. Это были превосходные образцы очень полезные для нашего учебного процесса. Мы часто снимали со стен эти рисунки и со страстью неофитов изучали их, иногда даже копировали и радовались, когда ощущали явные успехи.
Общему настрою способствовал и коллектив педагогов, которые всячески нас поощряли побольше работать. Наш непосредственный преподаватель, Иван Александрович Амиян, без конца рассказывал об одержимости Ван Гога и многих других художников. В сущности нас обучали большей частью не каким-то ремесленным тонкостям, а учили любить искусство.
Сейчас, вспоминая те годы, я думаю, а может, это и было правильно? Особенно усердно пропагандировал любовь к искусству Владимир Георгиевич Зайцев. Кроме искусства он, как и Амиян, ничего не признавал. Наши преподаватели постоянно поощряли работающих студентов, утверждая, что только в работе залог успеха. А декан факультета — Георгий Васильевич Беда, приходя в мастерские, поднимал голову к потолку и вещал как молитву всегда одно и тоже: «Труд, труд, только труд». Такие призывы находили у нас живой отклик и мы, изнуряя себя работой, устремились к храму искусства, не ведая, что туда пускают далеко не всех, а лишь осенённых Божьей искрой, лишь испивших вдохновенных вод Кастальского ключа. Сейчас ясно, что Виктор один из немногих достойно осуществил свою творческую судьбу и вошел в этот храм. Но ни он, ни мы тогда ещё этого не знали. В середине августа перед началом второго курса мы с Виктором уже вернулись в Краснодар и случайно встретили на улице нашего сокурсника, который предложил нам пожить недельку у него в станице. Тот год был изобилен арбузами, и мы наслаждались как этими вкусными плодами, так и дивной природой.
Само собой понятно, что мы много рисовали, делали наброски. Ликующие дни следовали один за другим. Запомнились прогулки среди бесконечных полей, над нами было густое кубанское солнце, с нами была молодость, и всё было впереди.
Второй курс прошёл в активной работе, мы уже начали работать масляными красками на холсте и эти занятия приносили нам истинное удовольствие, мне кажется, что именно в этот период у нас стали возникать вопросы относительно конечной цели, куда идти, как это делать?
Хотя последний вопрос самый трудный.
У Виктора определился круг любимых художников — это и Суриков, и Врубель и Александр Иванов.
Но среди них ещё не было представителей французской школы, тех художников, которые в последствии оказали на него решающее воздействие. Мы много спорили, старались многое увидеть. Музей изобразительных искусств им. Луначарского находился также по ул. Красной, только на другой стороне от нашего худ-графа. Помимо собственного собрания, музей устраивал различные выставки. Мы, конечно же, их смотрели, были на обсуждении этих выставок. Всё это помогло нам сориентироваться в оценках тех или иных произведений. Мы запоминали высказывания или советы, которые нам казались неожиданными или даже парадоксальными.
Запомнился подобный эпизод, который имел место после второго курса в Тарусе. Мы были на пленэре в Тарусе и туда же приехали студенты ВГИКа. Мы подружились с ними, и их преподаватель разрешил нам писать натуру вместе с ними. Мы слушали его советы по поводу сделанного, и необычность суждений этого педагога нам запомнилась. Однажды он сделал какое-то замечание одному студенту, а тот ответил, что работа ещё не закончена. И тогда этот преподаватель в сердцах воскликнул: «А знаешь ли ты, что на холсте достаточно сделать две-три линии и уже можно нести в музей», т. е. работа на всех стадиях должна быть прекрасной, как бы уже законченной.
Мы с Витей были поражены этим высказыванием и впоследствии помнили об этом. Позже, рассматривая чей-либо холст в процессе работы Витя лукаво глядя на меня обычно спрашивал: «Как ты думаешь, в музей уже можно нести»? Но если серьёзно, то эта мысль крайне важна, в чём мы впоследствии постоянно убеждались уже на опыте собственной работы.
В сущности, о том же говорил Гёте: «Эта работа не может быть закончена, потому, что она неправильно начата».
Я уже упоминал, что летом 1963г. мы небольшой группой студентов разных курсов отправились на пленэр в Тарусу.
Ой, как худо жить Марусе
в городе Тарусе!
Петухи одни да гуси.
Господи Иисусе!..
(Н. Заболоцкий)
Таруса — небольшой, чудный городок на берегу Оки, примерно в 30км от Серпухова. Мы были очарованы её славными домиками, окрашенными в голубые, зелёные, розовые колера. Они картинно располагались на холмистых возвышениях в садиках и рощах. Мотивы как бы сами просились на холсты. Мы рано вставали, много работали, и были счастливы, когда у нас получались, как нам казалось, удачные этюды.
Вечерами мы с Витей часто выходили на высокий берег Оки к одинокой могиле художника-романтика Борисова-Мусатова, художника трудной, трагической судьбы, надгробие для которой выполнил скульптор Матвеев.
Мы молча смотрели на печально распластанного каменного мальчика, и каждый думал о своём. Было немного странно сознавать, что автор лирической картины «У озера» покоится вот здесь. А на том берегу чернел парк поленовского дома-музея, и чёрные птицы чертили небо. Всё было полно грусти и покоя.
В то лето мы с Витей расстались как однокашники, поскольку я перевёлся на учёбу в Киевский художественный институт, а он продолжал учёбу в Краснодаре. Естественно, что между нами завязалась активная переписка. Стало ясно, что Вите было не по душе в будущем заниматься педагогикой, ему хотелось получить основательное художественное образование. И таким учебным заведением ему представлялся институт им. Репина в Ленинграде. Основательное изучение лучших академических образцов и штудирование натуры в том духе давали достаточное основание в успешной сдаче вступительных экзаменов.
Забегая вперёд, отмечу, что выполненный Виктором рисунок натурщика при поступлении в Академию художеств долгое время висел в приёмной комиссии в качестве образца. Витя, уже будучи студентом, показывал мне этот рисунок с удовольствием при этом рассказывая, что когда эту работу увидел тогдашний ректор Орешников, он сказал: «Вот отличный рисунок». Так оно, конечно, и было. На мой взгляд, Виктор легко и свободно усвоил академические премудрости и весьма трудно было представить, что он также легко и свободно расстанется с академическим прокрустовым ложем, чтобы найти свою собственную песню и спеть её полным чарующим голосом.
Но пока Витя продолжал учиться в Краснодаре, снедаемый сомнениями, как всё же следует поступить.
Аида Шошина, в ту пору невеста Виктора, писала мне тревожные письма с просьбой уговорить Витю продолжить образование на худ-графе, поскольку это было всё же предпочтительнее, нежели снова быть абитуриентом с неясными перспективами стать студентом в другом учебном заведении, С точки зрения обычной логики так оно видимо и было. Но я думаю, что Виктор уже вполне был уверен в своей подготовке, которая давала ему надежду на успешную сдачу экзаменов в Академию художеств. Поэтому майским днём 1964 года я встретил Витю в Киеве. Он решил некоторое время посмотреть учебные работы студентов, порисовать натуру. Несколько раз мы с ним писали этюды в старой части города и, конечно же, посещали музеи, особенно для Виктора интересен был музей русского искусства, где был представлен замечательными работами Михаил Врубель. Мы с интересом изучали его картины, долго рассматривали дивную «Девочку на фоне персидского ковра». Иногда ходили гулять по Крещатику. Цвели каштаны. Было приятно дышать майским воздухом, и мы с удовольствием наблюдали нарядных горожан, идущих по своему весёлому городу. Но всё кончается, и вскоре Витя уехал в Ленинград.
Можно только себе представить, как мы, друзья Виктора, ждали от него вестей. И сколько было радости, когда Витя, наконец, сообщил, что он стал студентом живописного факультета Академии художеств. Воистину такая весть была сродни именинам сердца. Тем летом мы с Виктором активно переписывались, мажорный тон этой переписки был понятен, мы строили планы будущих встреч в Ленинграде, совместной пленэрной работы, всё складывалось как нельзя лучше. Мы были полны надежд и оптимизма. Когда Виктор стал студентом Академии художеств, то я обычно навещал его во время зимних каникул. Это были замечательные встречи.
Я видел просмотры учебных работ почти всех курсов, мне было интересно наблюдать академический процесс обучения. Работы были добротно исполнены, но, конечно, суховаты и полностью лишены какой бы то ни было индивидуальности. Правда, это объяснялось как бы учебной необходимостью, когда нужно якобы овладеть профессиональными навыками, а уж потом творить. Всё это может быть и так, но время показало, что большинство выучеников этой школы так и остались на учебном уровне, и творить им не пришлось. Виктор, в сущности, работал первые курсы в общем русле, и лишь к концу обучения он стал самым серьёзным образом пересматривать путь своего творческого движения.
На старших курсах образовалась группа «Сезаннистов» и Витя с юмором говорил мне, что и его туда приглашают. Ясно, что он хотел идти своей дорогой, хотя творчество Сезанна ему было близко и понятно. Но не только. Вообще французские художники, и особенно Матисс и Пикассо, вызывали наше искреннее восхищение. Чудесные эрмитажные собрания этих художников были представлены их лучшими картинами. Мы ходили их смотреть, как ходят в концертный зал слушать прекрасную музыку. Эти частые посещения давали нам возможность изучать отдельные картины с профессиональной точки зрения, т. е. как они написаны, как обработан холст, как стыкуется один цвет с другим. Словом всё то, что необходимо знать и чувствовать каждому художнику. Уже позже, рассматривая картины Виктора, я с удовольствием обнаруживал следы этого изучения. Художник шёл своим путём, но он знал своих великих предшественников.
Начиная с 1968 года, когда я стал студентом Мухинского училища, наши общения с Виктором стали постоянными. Он часто приходил к нам в училище, чтобы посмотреть по существу другой учебный процесс, весьма отличный от академического. Его занимали особенно наши постановки по живописи, многие работы отличались оригинальностью трактовки, и Виктор смотрел на эти холсты с большим интересом. Я думаю, что посещения Мухинского училища были для него важными и полезными.
Памятным для меня было лето 1969г. в Репино. Витя жил уже второй год с семьёй в этом чудесном уголке природы под Ленинградом на берегу Финского залива и все складывалось хорошо в это лето. Жена Аида приехала в июне из Петрозаводска с маленьким сыном Борей, которому было около 4 месяцев от роду. И помнится, как мы радовались, гуляя среди сосен под дивным июньским солнцем. Было радостно ещё и оттого, что Витя вышел уже на диплом и через год для него как бы открывалась новая страница в жизни — самостоятельное творчество. Важным было этим летом появившиеся новые работы Виктора, очень красивые натюрморты, немного в духе Сезанна, но свидетельствующие, что с академическими догмами покончено навсегда. Я помню, как эти работы были развешаны в комнате и какое свежее впечатление они производили.
Один из наших друзей студент-мухинец, будучи в Репино и увидев эти натюрморты, сказал искренне: «Витя, мне очень нравятся твои работы». И это была правда. Виктор, конечно, с удовольствием слушал эти слова. Я думаю, что с этого времени Витя окончательно обрёл некий внутренний вектор, указывающий дорогу на реализацию себя как художника, окончательно утвердился в художественных пристрастиях и предпочтениях…
Зимой и весной 1970г. я часто навещал Виктора, наблюдая, как он заканчивал диплом. Работа шла к финалу, как это обычно бывает у всех дипломников. Мы иногда выходили на набережную Невы к сфинксам. Июньским солнечным днём я в очередной раз шёл к Вите и увидел его стоящим у сфинксов вместе с другими студентами и этот день, быть может, запомнился оттого, что настроение у Виктора было как бы приподнятым, чувство покоя и удовлетворения ощущалось в нём и от ликующего дня и быть может потому, что годы учёбы в сущности были позади и от вида чудесного города. Мы спустились по знакомым ступеням к медным грифонам.
Было радостно и одновременно немного грустно оттого, что Вите вскоре предстояло проститься и с этими грифонами, и с великим городом и со своей «alma mater». Аменхотеп III с высоты 35 веков равнодушно смотрел на нас своим каменным взглядом. А вскоре, после защиты диплома, Виктор переехал вместе с семьёй во Владимир, где начался трудный, но и самый важный этап в его творческой биографии.
Начиная с середины семидесятых, когда я уже работал в Волгограде, мои поездки во Владимир были частыми, но не продолжительными, поскольку я был уже занят своей работой. Всегда такие встречи и общения с Виктором были праздником, мы смотрели его новые работы, обсуждали очень подробно удачи и промахи. Словом это была живая беседа всегда нужная художникам.
Когда соседом по мастерской стал Пётр Дик, то такие обсуждения и разговоры мы уже вели втроём. Как я понимаю, Пётр Дик был для Виктора не просто коллегой по работе, но единомышленником и другом, они оба разделяли взгляды и позиции на проблемы искусства и были важны друг для друга в плане творческого общения. Когда я приезжал к Виктору, то обязательно посещал мастерскую Петра Дика. Он вводил меня в курс технической стороны пастельной техники, поскольку преимущественно занимался этим материалом, показывал новые работы, каталоги своих выставок, рассказывал о персональной выставке в Ленинграде. С ним было интересно и поучительно беседовать. Затем мы вместе смотрели работы Виктора и без конца говорили об искусстве за бесконечным чаепитием, которое в шутку называли «чаепитием в Мытищах». Для этой процедуры у Вити был оборудован специальный столик, за которым мы провели немало восхитительных часов.
Запомнилась моя поездка в Москву и Владимир в сентябре 1981 года. В это время была чудесная выставка в Пушкинском музее — 100 картин из музея Метрополитен. На этой выставке были представлены шедевры мировой живописи. Достаточно назвать картину Эль Греко «Толедо в грозу». Само собой понятно, что такую выставку было необходимо посмотреть, поэтому из Владимира в Москву мы уже поехали втроём, т. е. Виктор, Петя и я. Как всегда на подобные выставки собирается много людей, ожидая своей очереди. Мы также стояли у решётки музейного садика на которой, как обычно, висела афиша, извещающая о выставке картин из Метрополитена.
Я бы не вспомнил, может быть, об этом давнем эпизоде. Но случилось так, что ровно 24 года спустя, таким же солнечным сентябрьским утром 2005г. я также стоял у этой садовой решётки, ожидая открытия музея. На решётке висела афиша, извещающая, что в Пушкинском музее открыта выставка произведений народного художника России Петра Дика. Я был поражён случившейся метаморфозой, ибо тогда, почти четверть века тому назад, когда мы стояли здесь втроём, представить себе такое было просто немыслимо. Воистину пути Господни неисповедимы. Но, увы, ни Петр, ни Виктор уже этого не узнали. Музей открывался. Вспомнились Катаевские строчки «Московское время 10 часов. В эфире эстрадные мелодии».
Часто, бывая во Владимире, в течение многих лет я наблюдал за упорной работой Виктора. Груды холстов всё накапливались и, казалось, что вскоре картины выселят художника из мастерской, там не останется места для работы. И вместе с тем была материальная неустроенность, отчего художник, конечно же, переживал, впрочем, не показывая вида, что это именно так. Виктор достойно преодолевал жизненные неурядицы, поскольку был очень добрым, отзывчивым человеком.
Он был исключительно незлобив, снисходительно относился к слабостям других людей, всегда был готов помочь любому, кто нуждался в его помощи, хотя зачастую сам нуждался в помощи. Витя был поистине солнечным человеком. Общение с такими людьми всегда доставляют радость. Общаться с ним для меня было настоящим праздником и, хотя мы с ним иногда подолгу не виделись, это уже не имело значения. Ибо было такое ощущение, что мы расстались лишь вчера. Время уже не играло роли, мы были уже как бы вне времени. Встречаться и говорить с Витей, было истинным удовольствием ещё и потому, что он был необыкновенно эрудирован.
Об эрудиции Виктора можно было бы написать отдельные воспоминания. Вкратце можно лишь сказать, что познания его в истории искусств были уникальны. Он знал массу художников, их произведения, их творческие биографии, места хранения многих картин. По отдельным фрагментам определял картину, кто её автор. Собеседник по вопросам истории искусств он был, конечно, неподражаем. Вообще говоря, Виктор был особенным человеком, не похожим совершенно ни на кого. Он в сущности, экземплярное явление, со своим особым колоритным кодексом поведения, со своим особым разговорным языком. Я бы сказал, что он был чарующе коммуникабельным человеком, к таким людям всегда испытываешь доверие, весь вид его свидетельствовал о чрезвычайной порядочности и достоинстве.
Мне кажется, что Виктору в жизни помогало его своеобразие, врождённое чувство юмора. Юмор вообще всегда помогает разрядить обстановку, снять напряжение. Витя мог долго потешаться над каким-либо смешным или курьёзным случаем, причём, совершенно добродушно. Помнится, когда мы были ещё студентами, я послал ему телеграмму следующего содержания: «С праздником, который не празднуют». Это было 15 августа 1969г. В этот день исполнилось 200 лет Наполеону Бонапарту. Витя очень долго впоследствии потешался над этой телеграммой и над моим бонапартизмом. Но всё это было, конечно, очень добродушно, очень снисходительно. К подобным чудачествам он относился с юмором и с пониманием.
Памятным было лето 1990г. В это лето Виктор организовал для меня незабываемый пленэр в Суздале, приготовив для этого холсты и место пребывания в Суздале. Мы совершили с Витей множество чудесных прогулок по этому сказочному древнерусскому городу. И сейчас всё это воспринимается как дивный сон, которому, увы, уже не суждено повторится. А ведь казалось, что нашим встречам и расставаниям не будет конца.
И что мы всё также будем вести нескончаемые разговоры, как некогда, когда мы с Витей шли по белоснежному ослепительному полю от Боголюбова к храму Покрова на Нерли, наслаждаясь беседой, подобно аристотелевым перипатетикам, и так хорошо было в белом безмолвии идти без дороги, но с дорогой к храму в душе.
«Ты, сердце, полное огня и аромата не забывай о ней, до черноты сгори». Увы, рано или поздно все огни догорают. Безжалостные и беспощадные Мойры прервали нити Витиной судьбы впору, быть может, его наивысшего взлета.
Мне выпала грустная миссия трижды участвовать в разборе Витиных работ, грустная оттого, что не было уже его, не было творца, создавшего всё это огромное наследие. И мы, разбирая лавину картин, понимали, что эти работы по большей части ещё никто не видел, кроме их создателя. И по мере разбора картин, пастелей, рисунков становилось ясно, что из жизни ушёл большой художник.
И было,поэтому неясно и абсурдно, отчего этот художник был не востребован при жизни. Понятно, что любой подлинный художник работает, прежде всего, чтобы реализовать себя. Его волнуют образы, которые требуют обязательного воплощения в конкретных работах, это способ его существования, гул собственного искусства зовёт его к каждодневному труду, как в стихах Заболоцкого:
«Не позволяй душе лениться,
Чтоб воду в ступе не толочь,
Душа обязана трудиться
И день и ночь, И день и ночь».
И Виктор Павлович так и трудился, получая удовольствие от результатов своей работы, как и каждый художник, но в отличие от большинства художников, которые любыми путями пытаются пробиться к зрителю, что вполне объяснимо, Виктор с его природным чувством гордости не мог позволить себе действий, зачастую унижающих художника. И Виктор пошёл по пути, можно сказать, совершенно уникальному, он соорудил в мастерской большие стеллажи до самого потолка и стал постепенно наполнять это сооружение своими картинами. Я часто приезжал в восьмидесятые и девяностые годы во Владимир и памятую, что мы не могли посмотреть большую часть картин оттого, что они в огромном количестве уже достигли потолка, и извлечь их оттуда было просто невозможно или крайне сложно. Художник создал из своих картин, как бы из кирпичиков, некий своеобразный пьедестал своей будущей славы, предоставив другим посмотреть и оценить плоды своего труда, как писал Ван Гог в своём последнем письме к брату: «В сущности, говорить за нас должны наши полотна» И далее: «Мы создали их, и они существуют, а это самое главное». И для Виктора Павловича было, конечно же, главным создать картины, которые бы художественно свидетельствовали о нём и его времени, ибо художник, создавая свои произведения, даёт им своего рода право гражданства. Эти картины, отделяясь от художника, живут уже собственной жизнью, жизнью искусства. Подробно Курбе, Виктор мог бы сказать о себе: «Пусть обо мне скажут, что я не принадлежал ни к какой партии, ни к какой организации, в особенности ни к какому режиму, кроме как к режиму свободы». Это чувство внутренней свободы позволило Виктору найти свой независимый путь, своё понимание искусства.
Мне кажется, что Виктор, как никто из его коллег следовал призыву Пушкина к художнику: «Дорогою свободной иди, куда влечёт тебя свободный ум, усовершенствуя плоды любимых дум, не требуя наград за подвиг благородный». Совершив, в сущности, творческий подвиг художник Виктор Дынников не удостоился никаких наград, никаких званий, но самое удивительное что, зная его, я не могу представить себе Витю, награждённым орденом или медалью. Это обстоятельство чрезвычайно развеселило бы его, и было бы поводом для нескончаемых шуток. Лучшей наградой для него была возможность творить, как в стихах Бориса Пастернака: «Цель творчества — самоотдача, а не шумиха, не успех — позорно ничего не знача, быть притчей на устах у всех».
Художник Виктор Дынников достойно и сосредоточенно трудился в тиши мастерской, следуя совету Уистлера: «Искусство постигают наедине, или его совсем не постигают». Его не волновал гром аплодисментов, так ласкающий уши сиюминутным кумирам. И теперь картины Виктора заняли достойное место в лучших выставочных залах, подтверждая истину, что подлинное искусство рано или поздно всегда выйдет к благородному зрителю. И можно лишь горько посожалеть, что создатель этих картин сам уже не сможет их увидеть, но душа художника, его чувства, его эмоции благодаря этим произведениям присутствуют в этих залах и художник как бы вновь живёт, он снова с нами, и он будет также с теми, которые будут жить после нас. Таков закон «Жизнь коротка, искусство вечно».
Первый разбор Витиных работ мы начали с картонов преимущественно последнего времени в жизни художника. Таких картонов различных размеров набралось около тысячи и каждая из этих работ была художественно задумана и оригинально решена. Я вначале не мог понять, отчего Витя по большей части стал в последние свои годы работать на картоне. Потом стало ясно, что замысел и идеи, которые не давали ему покоя, требовали, как бы, немедленного воплощения и картон для этой цели был наиболее подходящим материалом. Холст, всё же, требует времени и затрат значительно больших, чтобы его подготовить к работе. Прежде чем подробнее выразить своё впечатление от увиденного материала так продуктивно и достойно сотворенного автором, мне кажется, следует коснуться некоторых обязательных качеств любого художника, которые делают его талантливым художником. Таким первым и всеобязательным качеством является, несомненно, врождённое наличие художественного вкуса.
Вкус, в сущности, категория эстетическая и здесь нет возможности излагать тонкости эстетики. Вкратце же можно сказать, что вкус в искусстве это своеобразный сертификат подлинности. Вкус художнику нельзя привить или как-то приобрести. Он или есть или его нет, и никогда не будет. Прошу заметить, безвкусица излечению не подлежит. Подлинный художник не может иначе работать, как только в пределах вкусового поля. Покидая пределы этого поля в угоду моде или каким-то иным соображениям, художник покидает пределы искусства. У него тогда уже другая профессия.
Наблюдая за работой Виктора многие годы, можно сказать даже десятилетия я восхищался именно его вкусом с каким он творил свои вещи, и не потому что он знал, что так нужно, а потому что это было его сущностью, врождённым свойством его таланта. Всё получалось как бы само собой. По сути, настоящий художник поёт подобно птице просто и естественно. Он хочет выразить свои чувства и эмоции и передать их зрителю, а это можно сделать только художественным путём сотворенными изобразительными метаморфозами, запоминающимися образами, подлинным художественным языком. Когда мы только начинали на заре нашей молодости, то ещё не вполне понимали значение художественного языка, казалось самым важным что изобразить, а не как изображать. Но постепенно стало ясно, самое важное, каким языком разговаривать со зрителем — вот суть проблемы.
Формирование собственного изобразительного языка для каждого художника не простая задача. И я думаю, что качество языка его оригинальность всё же определяется степенью одарённости, всё от Бога. Художник просто работает и интуитивно выходит на собственный путь, не мудрствуя лукаво. Подлинный художник, поэтому, творит не по правилам, но силой, дающую правила не по закону, но силой дающую закон. Сотворенный им мир, не мир, нами видимый, а параллельный ему. Этот мир полон гармонии, в котором художественными образами интерпретируются вещи и явления.
Воображение художника даёт связь и жизненную очевидность фрагментам скрытой действительности, по словам Лорки. Оттого подлинный художник приходит в мир, чтобы сообщить нам нечто важное, нечто новое, чего мы ещё не знаем. Он становится как бы голосом неких высших сил, его пославших, его уполномочивших сообщить нам это. Он Мессия, и когда художник уходит от нас, то он уносит с собой некую тайну, которую мы уже не можем разгадать.
Итак, мы начали разбор Витиных работ с его многочисленных картонов. Тематически работы были очень просты и традиционны, это и натюрморты, и портреты, и пейзажи. Словом, те темы, которые были близки художникам во все времена. Но как были затеяны эти работы, с какой страстью и экспрессией они были исполнены. Поражала их цветовая насыщенность, и при этом всё было тончайшим образом гармонизировано. Яркие краски ещё ничего не решают, их нужно сделать цветом, привести в живописное согласие и Виктор мастерски это осуществил. В натюрмортах преобладали фрукты, простые знакомые предметы, бесконечно, их, варьируя, художник стремился в каждом картоне затеять новую цветовую игру, найти новый живописный ход.
Словом, Виктор делал то, к чему призывал Ж. Брак: «Нужно не перечислять факты, а создать живописный факт. Создание живописного факта — цель картины».
Живописный факт — это особым, гармоничным образом сфокусированная цветовая энергетика, эмоциональная сила в пределах как бы своего изобретённого обобщения. Каждый подлинный художник приходит к собственному, прочувствованному только им обобщению, к своеобразному цветовому знаменателю. Качество художника, в сущности,— качество обобщения. Уровень увиденных нами работ, на мой взгляд, был высочайшим. Художник творил легко и свободно, казалось, играючи, хотя понятно, что за этим стоял огромный труд. Было такое впечатление, что Виктор торопился осуществить свои живописные замыслы, как бы на пределе, как бы прощаясь с жизнью и искусством, стремился утвердить некий им изобретённый и узаконенный кодекс живописи, который позволил бы ему оставить неизгладимые следы своего пребывания на земле, ибо главное, это качество, качество придаёт смысл жизни, а высочайшее качество, своего рода, символ бессмертия.
В работах художника последнего времени поражает юность и свежесть трактовки, с такими людьми, как Виктор происходит то, что о них сказал Гёте: «Большинство людей бывают молодыми только однажды, лишь немногие способны быть молодыми повторно». Эти слова Гёте перекликаются с высказыванием Пабло Пикассо: «Нужно потратить слишком много времени, чтобы стать, наконец, молодым». И это понятно, художник — творец, даже будучи в преклонных годах, всегда на подъёме и искусство его всегда молодо и свежо. Он один из немногих смело спорит со временем, больше не замечая его, поскольку он становится уже вне времени.
Рассматривая и изучая холсты и картины Виктора, нельзя было не обратить внимание на то, как они сделаны. Художник выработал свой свободный язык трактовки поверхности холста, добившись исключительной цветовой свежести, недаром в свое время Виктор внимательно изучал работы французских художников с их высочайшей живописной культурой. Положить краску на холст не так-то просто. Художник делает это мастерски и виртуозно у него кисть как бы вибрирует, покрывая неравномерно поверхность холста, создавая при этом дыхание цвета, его сложность и свежесть.
Вообще художник должен быть артистом, ибо артистичность изобразительного языка очаровывает и покоряет. Путем долгой и вдумчивой работы Виктор выработал свой метод, свой артистический стиль при создании картин, действуя по принципу — чем проще, тем лучше. Именно в этой простоте, широкой, раскованной трактовке поверхности холста, состоит притягательность его работ. Постоянно варьируя, при этом, цветовые замыслы художнику удалось во многих своих вещах достичь, исключительных колористических удач. Многие холсты проникнуты особым чарующим светом. Художник работает во всех цветовых регистрах: от пепельно-сдержанной палитры, до предельно насыщенных звучных колеров, добиваясь во всех случаях слаженности и гармоничности цветовой структуры. Виктор очень талантливо, при этом, стыкует один цвет с другим, иногда оставляя между ними чистый холст. Вообще контакт колеров на картине вещь сложная и художнику всегда это удается достойно решить. Крайне важно для любого художника формально построить картину. Виктор делает формальное решение исключительно свежо и изобретательно, и не только в тематических картинах, но и в натюрмортах и портретах. В портрете вообще очень трудно найти оригинальное решение, но в многочисленных портретах Виктора всегда интересна именно формальная сторона. Необычное смещение фигуры, смелое цветовое обобщение — и все для выявления формальной силы. Формальная сила — наиважнейшая часть творческого процесса, под стать языковой простоте, о которой уже говорилось и простота привлекаемых тем. Они незамысловаты, зачастую трогательны. Вообще-то, привлечение тех или иных тем не имеет особого значения, не важно, что пишет художник — пейзаж или натюрморт. Важно, как он это делает. Любая тема для художника лишь повод для решения своих цветовых и пластических замыслов.
Следует особо сказать о пастелях Виктора, когда мы виделись с ним в последний раз, то этот материал он начинал осваивать, но спустя каких-то три года, Витя добился в освоении пастели как материала выдающихся успехов. Помимо того, что пастельных работ было очень много, сотни листов, они к тому же, что самое главное, были исключительно высокого качества. В пастельных листах, также как и в холстах, художнику удалось добиться большого обобщения, цветовой свежести, зачастую неожиданного образного решения. Художественные приемы были на первый взгляд весьма просты, но очень выразительны и эмоциональны. Было интересно видеть, как белая бумага работает цветом благодаря удачному цветовому окружению. Такие художественные откровения были во множестве листов, ровно, как и любопытная трактовка деревьев, храмов, домиков. Многое было неожиданным в создании живописной интриги. Я смотрел на это радостное откровение мира, и на душе было радостно, но одновременно и грустно, оттого, что автора этих чудесных листов уже не было с нами.
В ноябре 2007г. я приехал во Владимир, чтобы посмотреть выставку картин Виктора. Раньше мне, к сожалению, не приходилось видеть экспозицию его работ, поскольку прижизненных выставок вообще было мало. Я, конечно, увидел то, что и предполагал увидеть. Картины в большом числе были подобны большому оркестру, исполнявшему прекрасную музыку. В зале было торжество цвета и гармонии. В окружении этой цветомузыки было радостно находится, оттого, что картины образовали своего рода позитивную ауру, их хотелось смотреть, хотелось с ними общаться. На этой выставке я, наконец, увидел автопортрет Виктора, который в каталоге имеет название «Друг». Эта работа мне чрезвычайно понравилась, будучи репродуцирована в первом альбоме. Знакомство с оригиналом еще более укрепило меня во мнении, что эта вещь Виктора — подлинный шедевр. Мало того, что автору удалось максимально точно и художественно охарактеризовать себя, он сумел найти такое решение, такую формальную трактовку, что в сущности — это картина-реквием, картина-завещание. Черные вертикали слева стыкуются с профилем художника, как бы втягивая его в неизбежную бездну.
«Вот только перейду межу
и буду в струйном лепете»
(Блок)
Справа в качестве сильнейшего контраста белый цвет, белая собачка, домашняя любимица, настоящий друг. Автор не случайно так и назвал картину. В минуту трудную от каждого человека могут отвернуться все, кроме преданного животного, которое всегда с нами и в горе и в радости. Картина не только высокохудожественна, но и проникнута глубоким философским смыслом. Говоря о творчестве Виктора Павловича Дынникова безусловно следует особо сказать о выдающейся роли в этом процессе его жены, Аиды Ивановны. Она была для него и музой и добрым ангелом-хранителем. Витя был очень неприспособлен к простым житейским вещам, и Аиде Ивановне было очень важно оградить его от многих бытовых проблем, чтобы Виктор смог максимально сосредоточится на творческой работе. В сущности Аида Ивановна была для Виктора тем же ангелом-хранителем, что и для Винсента Ван Гога его брат Тео. Не случайно Ван Гог считал, что они создали картины как бы в соавторстве с братом. И это была правда. Можно также смело утверждать, что множество картин Виктора были созданы благодаря активной поддержке Аиды Ивановны, которая понимала художника, сознавая как трудно, зачастую подвижнически, нужно работать в искусстве, чтобы в будущем, быть может, к художнику пришло признание. Да, время всё расставляет по своим местам, но отчего оно так опаздывает?
В сентябре 2001г. как это часто бывало и раньше, я снова приехал во Владимир. Виктор был в хорошем настроении, был бодрым и мироутворённым. В мастерской, как обычно, мы стали смотреть его новые работы, в том числе и пастели. Это был новый для него материал, за который он только что принялся и в котором художник вскоре добился больших успехов.
(На самом деле, он намного раньше начал работать пастелью, но с 2001, когда его брат-двойняшка подарил Виктору большое количество пастели, Виктор надолго увлёкся этим материалом. А. И. Дынникова).
Как всегда, мы много говорили о Витиных картинах, о его коллегах по творческому цеху. Я уже не смог, к сожалению, повидаться с Петром Диком, поскольку он был тогда болен. Как всегда, мы снова чаевничали за неизменным столиком, наслаждаясь беседой, не зная, что это уже в последний раз, как в той песне, когда уходите на миг — прощайтесь, как будто прощаетесь на век.
Затем мы посетили квартиру Витиной дочери Наташи, которая в то время была в отъезде в США. Приехал сын Борис с женой и с маленьким сыном Ванюшей. Жена Аида, как всегда, хлопотала на кухне. Мы мило и сердечно общались. На стенах висели Витины натюрморты последнего времени, красивые, яркие, свежо написанные. Мы с ним ходили по комнате, рассматривая и обсуждая их. Я напомнил ему те натюрморты, которые висели, в Репино. Витя улыбнулся и развёл руками, дескать, время меняет всё, меняя нас. Да, время меняет всё, но всё казалось, что это нас не касается и с нами ничего не может случиться и нашим встречам не будет конца. И как же я был потрясен, когда в » июльской ночи я услышал жуткую весть: Вити больше нет. «Не говорите мне — он умер — он живёт, пусть роза сорвана — она ещё цветёт, пусть жертвенник разбит — огонь ещё пылает, пусть арфа сломана — аккорд ещё рыдает», вспомнились надсоновские строчки. Для нас, знавших и любивших Витю время теперь раскололось как бы надвое, на то, которое мы были с ним и на то, которое теперь потекло без него. «Прощай, мессир, прощай», «Пылай, играй стоцветной силою, неугасимая звезда…» Помнится, Андрей Платонов сказал: «Без меня мир был бы неполон». Вне всякого сомнения, что и без Виктора Павловича Дынникова, большого художника и чудесного Человека с большой буквы, мир также был бы неполон. Лучшим памятником ему стало его собственное творчество.
Когда-то Витя подарил моей жене Тамаре томик стихов своего любимого поэта Мандельштама. Мне кажется, что этот поэт был близок ему своими поэтическими метафорами, которые перекликались с его собственными цветовыми поисками, давали Виктору возможность формировать некую оригинальную морфологию живописи. В недалёком будущем, когда о творчестве Виктора будут писать серьёзные исследования, то я думаю, что наилучшим эпиграфом к ним могли бы быть строчки его любимого поэта может быть эти:
Играй же, на разрыв аорты,
С кошачьей головой во рту,
Три чёрта было,- ты четвёртый,
Последний, чудный чёрт в цвету.
